Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин
А в 1963 году Театр сатиры также выезжал на французские гастроли. «К этой поездке, — вспоминал Евгений Весник, — готовились очень серьезно. И началось: справки о здоровье, ажиотаж в связи с предстоящим знакомством с великим Парижем, недовольство тех, кого не берут, затаенное торжество едущих… Советы и требования: разбиться на пятерки, их начальников выбрать только из членов партии; не смотреть, не заходить, не разговаривать, не фотографироваться, приглашений не принимать, не уединяться, не дышать, не ка…, не пи…; настороженно отнестись к “увеселительным” районам, особенно к площади Пигаль, на которой находится кабаре “Мулен Руж”». Серьезный товарищ в штатском долго и обстоятельно давал указания, пока Анатолий Папанов не спросил с издевкой: «А в “Красную мельницу”-то можно ходить?» — «В красную? Конечно можно, товарищи! Она ведь красная!» Имелось в виду всемирно известное кабаре «Мулен Руж».
Это были знаменитые гастроли, во время которых Евгений Весник и Анатолий Папанов нос к носу столкнулись на улице с президентом Франции Шарлем де Голлем, машина с открытым верхом, где он сидел, остановилась в четырех метрах от актеров: «На тротуаре, с противоположной стороны въезда, стояла женщина с детской коляской. Она поприветствовала президента: “Бонжур, мсье де Голль”. Тот приподнял свой головной убор со знакомым длинным козырьком и ответил: “Бонжур, мадам”. Анатолий Дмитриевич не выдержал и громко выпалил: “Бонжур”. И к нашему удивлению, знаменитый полководец ответил, как старому знакомому: “О! Мерси, мсье” — и скрылся за воротами. Надо было видеть восторженную физиономию Папанова. Я тут же посоветовал ему засесть за роман “Рядом с Шарлем де Голлем”». Интересно, что прилетевших в Париж артистов на аэродроме встречали все те же вездесущие Лиля Брик с Василием Катаняном в компании с Эльзой Триоле и «Арагошей». А в воспоминаниях Весника о Париже основное место уделено не впечатлениям о Лувре и Версале, а количеству выпитой Папановым и Брижит Бардо водке. Но это к слову.
Правила выезда за границу настолько соответствовали своей эпохе, что нет смысла указывать год их введения, ибо запреты, на которые они опирались (слово «право», как становится ясно, в них вообще не поминалось, а лишь «обязанность»), существовали с самого начала советской власти. Вот лишь один из примеров. В 1927 году в Париж выпустили Ольгу Форш, по приезде она сразу же пришла в гости к Владиславу Ходасевичу и Нине Берберовой. Говорили долго, плакали, вспоминали ДИСК, или Дом искусств — аналог московского Дворца искусств — и голодные петроградские годы. Они жили в ДИСКе соседями по коридору, Ходасевич вспоминал ее сына по прозвищу Тапирчик.
Форш проводила у Ходасевича с Берберовой все дни, рассказывая, как хорошо жить в СССР, а также о том, что работающие в условиях цензурного гнета советские писатели все еще надеются на мировую революцию. Ходасевич ее разуверил: «Никакой революции не будет!» В ответ Форш замолчала, «лицо ее, и без того тяжелое, стало мрачным, углы рта упали, глаза потухли. “Тогда мы пропали”, — сказала она. “Кто пропал?” — “Мы все. Конец нам придет”». Конец наступил еще раньше — через два дня Форш пропала. Ходасевич и Берберова заволновались: может, заболела? Отыскали квартиру ее дочери Надежды, у которой она остановилась: «Форш лежала на кровати, одетая, растрепанная, красная. Она сказала нам, что вчера утром была в “нашем” посольстве и там ей официально запретили видеться с Ходасевичем. С Бердяевым и Ремизовым можно изредка, а с Ходасевичем — нельзя. “Вам надо теперь уйти, — сказала она, — вам здесь нельзя оставаться”. Мы стояли посреди комнаты, как потерянные. “Владя, простите меня”, — выдавила она из себя с усилием». Ходасевич и Берберова ушли под аккомпанемент всхлипываний Форш.
В дальнейшем редкие гости из Москвы если и приезжали в Париж, то старались с Ходасевичем не встречаться, строго следуя инструкции. Ему перестали присылать из СССР авторские отчисления за его перевод пьесы Мериме, шедшей на сцене ряда театров. А Берберова была вынуждена прекратить писать письма оставшимся в Советском Союзе родителям (естественно, по их настоятельной просьбе), ограничиваясь открытками к праздникам.
Особенно трудно было выезжать за рубеж тем, у кого там жили родные и близкие, недаром в советских анкетах имелся соответствующий пункт: «Есть ли родственники за границей?» Причем у богемы этих родственников почему-то всегда было полно, в отличие от остальных граждан рабоче-крестьянского происхождения. Тайное свидание с давно живущим в Париже или Лондоне отцом, матерью или тетей было обставлено, как встреча с женой Штирлица в кафе «Элефант», и превращалось в тяжелое психологическое испытание для обеих сторон.
Театровед Виталий Вульф именно таким образом повстречался со своим дядей Евсеем, покинувшим родину еще до Первой мировой войны. «Встреча на Эльбе» случилась во время туристической поездки во Францию и Тунис весной 1961 года, деньги на которую Вульфу (тогда аспиранту Института права АН Азербайджанской ССР) собирали всем миром: мальчик должен посмотреть Париж! Мама будущего театроведа, откладывая деньги на поездку, втайне лелеяла надежду, что ее сыну каким-то чудом удастся повидаться с дядей и передать ему привет от все еще живущих в Советском Союзе родственников. Последний раз дядя давал о себе знать в 1945 году, прислав из Голландии открытку с идиотским вопросом: «Как вы поживаете?» Наивный человек, он чуть не поставил под удар всю семью Вульф, не могло быть и речи об ответном письме со словами: «Спасибо, хорошо!»
Тем не менее открытку отважные родители не выбросили, спрятав под половицу, видимо, втайне надеясь, что когда-нибудь если уже не их детям, то внукам-правнукам понадобится адрес дяди. Мечта осуществилась раньше. Отец Вульфа, адвокат, умер в 1956 году, дядя Евсей и был его родным братом. Мать Виталия Яковлевича научила его, как поступить: он должен послать на волю весточку, то есть приехать в Париж и оттуда отправить открытку на голландский адрес дяди. Если тот жив — обязательно откликнется (а чего ему будет-то, он же не в СССР живет!). Так и вышло. Дядя все получил и пришел в назначенный в открытке день и час к станции метро на площади Шарля де Голля. Там его уже ждал племянник:
«У меня в кармане
